Алексей
Иванов

Юношеский роман Алексея Иванова доказывает, что его недаром прочат в новые литературные лидеры.

Пермского жителя Алексея Иванова уже не раз объявляли надеждой и опорой отечественной прозы, да что там – «золотовалютным резервом русской литературы», как афористично формулирует обычно чуждая открытому пафосу прогрессивная молодая критика. Резерв так резерв, решили в питерском издательстве «Азбука-классика» и вдогонку прославившим Алексея Иванова книгам «Сердце Пармы» и «Золото бунта» выпустили его дебютный, 1992 г., роман «Общага-на-Крови». Прежде подобные прецеденты случались, кажется, действительно только с классиками.

Перед нами проба пера, впервые напечатанная спустя солидный временной промежуток после сочинения. Поэтому, открывая книгу, волей-неволей готовишься испытать жестокое разочарование и убедиться в том, как в погоне за наживой, беззастенчиво стремясь выжать все соки из аппетитного бренда-в-соку, рыночный монстр подставил даровитого, но малоискушенного автора. Но ничего подобного – хотя и обладающая всеми отличительными свойствами дебютного романа, ивановская «Общага…» никак не тянет на разряд издательского курьеза.

Если бы Иванова не существовало, в наши дни его, конечно, стоило бы
выдумать. И даже не по причинам его почти таинственного появления из
ниоткуда (на самом деле – из среды последних советских фантастов, из «круга Лукьяненко», из авторского актива доживавшего в 90-х свои последние дни журнала «Уральский следопыт»). И не из-за эффектной позиции глубоко чуждого столичным литтусовкам «персонажа из глубинки», который наследует знатной традиции советских почвенников и слегка переформатирует ее в духе времени.

Главное достоинство ивановской манеры письма заключается в ее… отсутствии, что особенно подкупает в условиях, когда кругом в хвост и в гриву эксплуатируются однажды найденные темы, ходы, приемы.

Переимчивый и несуетный пермяк одинаково уверен в себе и убедителен и на пространстве полуфэнтезийного, полумистического повествования о жестоких религиозных древних битвах русских с вогулами («Сердце Пармы»), и на поле авантюрно-этнографического «кладоискательского» романа из событий куда более осязаемой для нас истории («Золото бунта»), и в одеждах иронического и элегического сочинения о новых «маленьких» и «лишних» людях, заставляющего с грустным вздохом сожаления вспомнить о лучших годах Василия Аксенова и Владимира Войновича.

А теперь писатель с обезоруживающей юношеской горячностью и трепетностью неофита убеждает нас, что он может (а точнее, мог, и еще когда – в свои 23!) уверенно балансировать на весьма шатком мостике между фотографически точным описанием «свинцовых мерзостей русской жизни» и донельзя напряженным – в самом словесном строе и в прихотливых фабульных перипетиях – поиском смысла жизни. Поиском, ежесекундно грозящим то разрядиться в мощном творческом выплеске (один из героев романа сочиняет песни, дословно соответствующие яростным текстам Александра Башлачева), то сублимироваться в отчаянный, испепеляющий «общажный» блуд или  беспробудное пьянство. То тяжело завязнуть в пучинах богоискательства. То низвергнуться в пропасть в самом прямом смысле слова, совершить очищающий акт суицида, благодаря чему место действия и обретает в названии свою ритуальную приставку.

«Общага-на-Крови», как и подобает дебютной книге, во многом автобиографична (в пору ее написания Алексей Иванов учился в Уральском государственном университете, который несколькими курсами ранее закончил и цитируемый им Башлачев). В этом романе много наивного и неотточенного. Рассказ о нескольких днях из жизни пятерых соседей по блоку, сочное изображение пестрой толпы их друзей и недругов, а также описание глобального кризиса воли и разума, поражающего главных героев с почти античной безжалостностью, грешат несколько избыточной, a la Юрий Олеша, метафорической барочностью и отдают слишком уж явной «достоевщинкой». Но, с другой стороны, образцы, на которые ориентируется начинающий сочинитель, выбраны более чем достойные (еще раз напоминаем, это не 2006-й, а 1992 г., если, конечно, хитрый пермяк, рядящийся в маску простодушного провинциала, всех нас попросту не дурачит).

Да и слеплено все это как-то на диво ладно. Начинаешь читать – и оторваться не можешь, даром что никогда в общаге не жил и загадочную Пармскую Йокнапатофу знаешь лишь в качестве туриста. Да и сюжета какого-то особенно интригующего в книге нет, хотя имеются забавные потуги на криминально-детективную завязку, а также стремление автора казаться чуть умнее и значительнее, чем он был, когда писал роман.

Но кроме того, в этой книге есть поразительный вкус к слову и явственно читающаяся между строк любовь к литературе в себе, а не к себе в литературе. Для дебютанта более чем похвальная.

Посмотрим, чем ответит почти классик.