продюсерский центр
ИЮЛЬ

Алексей
Иванов

«МНЕ СКУЧНО ЖИТЬ БЕЗ ЦЕННОСТЕЙ, КАК ЛЮБОМУ РУССКОМУ СКУЧНО ЖИТЬ БЕЗ ПРИКЛЮЧЕНИЙ НА ОДНО МЕСТО»

+7 (912) 58 25 460

1snowball@mail.ru

Instagram

«МНЕ СКУЧНО ЖИТЬ БЕЗ ЦЕННОСТЕЙ, КАК ЛЮБОМУ РУССКОМУ СКУЧНО ЖИТЬ БЕЗ ПРИКЛЮЧЕНИЙ НА ОДНО МЕСТО»

Странно, но факт: самый великий русскоязычный роман, появившийся в течение последних 15 лет, написан не в Петербурге и не в Москве, а в Перми. Роман называется «Сердце Пармы». Фамилия автора –  Иванов. Странно, да? Ну чего, казалось бы, хорошего может появиться из города, который найдешь не на каждой карте? Между тем рецензиями на «Сердце» полны глянцевые журналы, автора выдвигают на наиболее престижные книжные премии, издатели в очередь выстраиваются перед дверью его пермской квартиры. Алексей Иванов работал инструктором по экстремальному туризму. Потом школьным учителем. Потом создал частный краеведческий музей. Потом написал роман –  и стал звездой.

Насколько для вас важно быть именно модным писателем? Насколько важна реакция публики на то, что вы делаете? И денежное вознаграждение за то, что вы делаете? Или достаточно того, что вы написали, что написали – а дальше уж, как получится?

А.И. Вот только не сочтите за жеманство: я не знаю, что такое «быть модным писателем». Если обо мне (точнее, о романе) где и говорят, то только в Москве, а я обо всем этом узнаю через Интернет, поэтому моя «модность» для меня какая– то виртуальная: вышел из сети –  и вышел из моды. В Перми, например, я не моден: у меня было всего две презентации, приуроченных к другим мероприятиям (чтобы я не чувствовал себя в зале одиноко); четыре интервью, при которых интервьюеры не читали или не дочитали мой роман; два отзыва в областных газетах (Интернет –  свидетель) и одна встреча с читателями (их пришло около 30 –  говорят, что для нас это очень много). (Забыл предупредить, что я очень плаксивый). В пермский истеблишмент я не втиснулся –  то ли истеблишмент у нас не читает ничего, то ли в его глазах я сохранил свою прежнюю физиономию относительно его калашного ряда.
Когда я писал «Чердынь» («Сердце пармы»), я и думать не мог, что этот роман сумеет перешагнуть границы Пермской области, так что на модность и не замахивался. Но коли уж так получилось… Если модность подразумевает повышенный интерес к моей персоне в ее натуральном виде, то этого я не хочу. Я слишком мало сделал сам, чтобы мне любоваться собою. Если же быть модным –  значит, быть читаемым, то для меня это важно.  Раньше, пока у меня не было книг, мне казалось, что даже одна– единственная книга сама по себе будет таким вознаграждением и такой высокой оценкой, что больше и желать нечего. Но оказалось, что это не так. Отзывы читателей для меня оказались ужасно важны. Я –  самый внимательный и преданный поклонник всяческих высказываний про меня. (Правда, авторам рецензий не мешало бы перестать путать ИванаIII с Иваном Грозным и не утвержать, что я все выдумал, не посмотрев хотя бы в «Историю» Соловьева, можно даже с лупой). Сейчас мне кажется, что, мол, «пишешь для себя» –  это только самообман, пока тебя не читают. Мои первые фантастические повести публиковались в начале 90– ых годов в журнале «Уральский следопыт». Но по ряду объективных причин до меня не дошло ни одного отзыва читателей или фэнов. И это стало одним из мощнейших стимулов к тому, чтобы я покончил с фантастикой. Сказал бы кто– нибудь тогда доброе слово –  и я бы сейчас писал другое, и жизнь моя была бы другой. Впрочем, все это отнюдь не означает, что человек не будет заниматься своим делом на необитаемом острове или без надежды, что плоды его труда уцелеют. Я думаю, что будет.
Ну, а денежное вознаграждение оптимально должно быть таким, чтобы его хватило для жизни на прежнем уровне на все время реализации следующего проекта, сопоставимого с предыдущим.  Гонорары за три книги позволят мне, почти не похудев, провести года полтора без ежедневных походов на работу –  это уже огромный плюс. Но минус то, что половина этого срока уже миновала, да и вообще полутора лет мне мало: «Парму» я писал пять лет –  так сейчас хоть бы пару годков выкроить. И ситуация, что «дальше как получится» меня не устраивает. Выворачиваться наизнанку стоит лишь для того, чтобы крепко взять себя за шиворот.

Что изменилось в вашей повседневной жизни после одномоментной публикации сразу двух произведений? Стали носить темные очки, чтобы не узнавали на улице? Купили жене норковую шубу? Устали от доставучих поклонниц? Прекратили общаться со старыми друзьями?

А.И. Если учесть, что с работы меня выперли еще ДО выхода книг, то ничего в моем быту не изменилось. Только значительно расширился круг электронного общения. Теперь я понял, зачем друзья установили мне на компьютере программу Outlook Express. Поклонниц я еще не видал, а жена, вздохнув, отложила в сторону бумажку, на которой собиралась перечислить первоочередные покупки предметов роскоши. А друзья мои проверены передрягами более значительными, чем выход трех книг, да и вообще, я им не пастырь, а они, к сожалению, не агнцы, и если бы я даже попытался как– нибудь поартачиться перед ними, то они тотчас приехали бы ко мне и задушили меня прямо в прихожей.

Вы автор двух (одного?) романов(– а)? Или самое интересное еще впереди?

А.И. Скольки романов я автор –  судить не мне. А «Сердце пармы» мне уже поднадоело. Лично для меня более интересное –  впереди. Но для читателей может оказаться, что праздник уже закончился.

Насколько вы чувствуете связь с землей, на которой живете? Насколько лично для вас важно, что предки кровью пропитали землю, на которой вы живете, аж на три сажени вглубь? Стоило это того?

А.И. Если личные выводы могут считаться личными переживаниями, то я бы ответил так. Мне скучно жить без ценностей, как любому русскому человеку скучно жить без приключений на свое, не предназначенное для этой цели место. Знание того, что земля, на которой я живу, щедро пропитана кровью, возводит эту землю в ранг ценности. Принимая эту ценность, я ввожу себя в родовую категорию вещей, потому что, на мой взгляд, личность, нация, к которой эта личность принадлежит, и земля, на которой эта нация живет, имеют один характер –  родовой. Всегда полезно и порой приятно самоопределиться. Мне было бы очень уныло жить в пустыне, как Алхимику Коэльо, питаясь какими– то пауками и кониной. Обретя себя в родовых понятиях, мне уже не одиноко, мой мир –  не пустыня, да и харчевание более стабильное, надежное и качественное. А кровь –  главное связующее рода. (Не надо понимать меня буквально. Впрочем, можно и буквально: каждый, уходя в землю, отдает ей всю свою кровь.)

 

И что дальше? Империя загнулась – что будет с вашими краями лет через сто? Штукатурка русской цивилизации обвалится, как на церкви в Кишерти, и вогуличи опять станут ездить на боевых лосях?

А.И. Я не знаю, что будет через сто лет, да и никто не знает. Но в одном уверен: у русской цивилизации, в отличие от европейской, штукатурки нет. И русская цивилизация сохранится без всякого сомнения. А вогулы (правильно и уважительно –  манси) изначально не приняли себя в русской цивилизации. Они боролись против нее и во времена Перми Великой, и при Петре I вогульская княгиня Анна рассылала по селениям алую стрелу, призывая к мятежу, и даже в 30– ые годы 20– го века манси бунтовали против сталинского режима с оружием в руках. Но поскакать на боевых лосях им, видно, все– таки не светит. Я думаю, что малые народы будут исчезать. Манси сейчас и так наполовину спились; три четверти этнических пермяков, согласно недавним опросам, считают себя русскими. Машина, запущенная во времена Ивана III, продолжает работать, или превращая любую другую нацию в русских, или уничтожая ее самыми разнообразными способами. Это горько, но я думаю, что иначе не может и быть. Генетически малые народы останутся в русском народе, но этнически и политически –  исчезнут. И сохранятся только в культуре, как древние греки или египтяне.
А империя, думаю, все равно возродится, не мытьем, так катаньем. (По– моему, она вообще и не погибала, а только вышла из пределов национального зрения, подчинившись самой сильной национальной потребности на данный момент –  разбогатеть ничего не делая или иметь много водки и свободного времени. Сейчас потребности нации сменились, и империя выходит обратно на свет.) И в каком виде она явится –  решит провинция и степень жизнеспособности православия. Не надо путать понятие империи и практику СССР. США по сути –  тоже империя, но никто по этому поводу там не рыдает, а из нашего прихода сколько народу сбежало в ихний? Империя –  это не более чем зацементированное реальным законом и реальной общественной этикой соответствие реального государственного порядка реальным национальным интересам (сформулированным объективно, а не ханжески). Разве не почти все стремятся именно к этому?

Я был в краях, которые принято называть «национальными окраинами». И обнаружил, что шаманская «черная вера» давно стала там реальной национальной религией. Даже для русских.  Считаете ли вы, что возвращение давно умерших богов, это плохо? Или хорошо? Христианство потерпело историческое поражение? Или такого быть не может?

А.И. Сначала надо разделить суеверие и язычество. Суеверие –  это религиозное невежество, которое может приобретать всепоглощающий масштаб и любую форму. Поп– звезда с православным крестом на шее, которая верит Нострадамусу, медитирует, плачет у Стены Плача, боится пятницы 13– го и считает Мухаммеда равнозначным Христу –  не язычница, а просто дура. Это мы в расчет не берем. А язычество в чистом виде…
Язычество –  это, в общем, зло. Если не касаться его мистической стороны, оно является переводом в плоскость этики законов природной борьбы за существование. Языческие боги проповедуют, что каждый должен доделать СВОЁ дело (доделал –  и помирай, никому ты уже не нужен, хоть и пышешь здоровьем; не доделал –  будешь жить хоть вечно, как хумляльт). И такая этика даже на уровне подсознания внушается самой землей, на которой человек живет. А языческие боги никогда не уходят с земли от одних только уговоров.
  Стадо хоть и оберегает молодняк, однако отдает на съедение хищникам больных и старых. Но общество –  уже не стадо. (Я буду говорить об обществе в «чистом виде» –  то есть о таком, которое живет своим трудом, а не грабежом.) В обществе не «каждый делает свое дело», а «все делают общее». И поскольку результат дела предназначается для всех, то общество объективно должно сохранять этих всех –  и даунов, и маразматиков, и воров (разумеется, с разным качеством быта). Общество просто не может иметь языческую этику. Даже для такого больного общества, как наше, нету выбора между кораблекрушением язычества («спасайся, кто может») и богадельней христианства.  Общество, если оно общество, все равно будет богадельней. Если оно живет своим трудом, а не грабежом, языческий закон «делай свое дело» для него неприемлем, и поэтому общество не может не создавать для себя государство, заставляющее всех делать общее дело. Хоть мы и строим капитализм, но русская неурбанизированная провинция, живущая своим трудом, всегда будет ратовать за государство: не за частную инициативу (не путать инициативу с собственностью), а за общественный договор, пусть даже ценой «сильной руки»; не за личное хозяйство, а за общину; не за фермера, а за колхоз. А высшая и сакральная идея государства заключена в православии.
Политические причины конфликта христианства с язычеством заключены в том, что язычнику хочется, чтобы его кормили, когда он заболеет, и потому он не станет убивать христианина (это выглядит как веротерпимость и гуманность), а христианину хочется, чтобы он тоже ходил в песцах и соболях, и он убьет язычника, который не отдаст ему шкур, потому что договориться об обмене нельзя, так как обмен неравноценный.
А кровь, пролитая в землю при борьбе с язычеством, даже и не справедливой порой, меняет природу земли. На такой земле языческие боги не выдерживают –  уходят. (Например, есть легенда, что крещеного боярина Кучку, спрятавшегося от татар– язычников в лесок на месте будущей Москвы, выдали сороки, и Кучка, погибая, их проклял –  поэтому в Москве нет сорок.) И земля без языческих богов становится общей. Мамаев курган никому не удастся купить или взять в аренду на 99 лет. Общую землю может сберечь только государство. Когда государство эту землю не бережет, как не бережет оно ее на окраинах России, то с земли уходит христианство и возвращаются идолы. И обычно без боя им сдается та земля, которая без боя и досталась, потому что она не привязана кровью. Кто отдаст Смоленск? А русскую Америку –  легко.
Все это я говорю не в пользу КПРФ или СПС; просто я расклад сил вижу так, а не иначе. Ведь любому ясно, что личная выгода бывает этически оправдана только если сопутствует общему интересу. Чем больше человек думает только о себе, тем легче ему поклониться идолу. (Золотой телец, кстати, тоже идол.) Только не надо с идолопоклонством путать пока еще невинные игры в хоббитов (как и мой роман –  с фэнтези). Хотя от смешного до страшного тоже один шаг.

 

В «Парме» так много смертей… А вы боитесь смерти?

А.И. Боюсь.

Илья Стогов

Газета «Деловой Петербург» (Санкт– Петербург)